Он был Страшен!
Ларсарец, протрезвевший окончательно и прошедший все стадии угрызений своей венценосной совести от праведного гнева на подлую предательницу, до огорчения на некую несдержанность со своей стороны и умиления такой наивной и неумелой заботе миленькой девушки, воспалённым сознанием понимал лишь малую толику Его мощи. Охотник стоял единым телом ночного мрака, свёрнутого тугой спиралью вокруг плотного буроватого сгустка. Он не нависал и не подавлял, он лишь стоял и был истинно страшен. Подрагивающие люди безвольно лежали перед его ногами и с первозданным ужасом взирали на восставшее из небытия подобие божества. Распростёртые по земле под грузом его взгляда, чистые души, недоступные Тварителю, не могли даже дрожать, прикованные к тем местам, где упали. Плащ одного из гроллинов уже горел.
— Где она? — из земли вытекали трубные, полные металлического скрежета звуки, Охотник не шевелился, но все и без того поняли, чей голос пронизывает их до кости. — Где Хранительница Врат?
Безумное создание, вырвавшееся из разбитого круглого окошка под покосившейся крышей таинственного храма, дернулось, и маленькая грязная женская туфелька со сломанным каблуком была брошена на живот нового командующего. Ларсарец зашипел от боли при попадании Карининой туфельки по свежей ране. Оставшиеся сочувственно сморщились, каждый представляя свою "любимую" пытку. Хриплое сипение на гране удушья служило единодушным ответом оставшихся людей.
— Где Роза-Пахнущая-Корицей из клана Коршуна? — процедил голос по слогам и в тёмных миазмах земли, заменявших порождению зла звуки, появились лёгкие и многообещающие нотки раздражения.
Охотник поднял повыше тело полумёртвого подростка, зависшее по его воле в метре над землёй, и громко стянул в себя крохи лёгкого тёплого дыхания, вырывающиеся из приоткрытых губ умирающего. Превышающее возможное тело служителя Тварителя немного подалось вперёд, словно пьянея от аромата, и тут же подтянулось, опрометью бросаясь обратно к жуткому зданию, подобному погребальному склепу древних отступников.
Старый вурлок, хрипя от натуги, первым оторвался от земли, чтобы подхватить отброшенное Охотником за ненадобностью тело, вверенного его заботам Ероша Чертакдича. Люди приходили в себя медленно. Многие не чувствовали обмякших конечностей и едва держали голову. Другие тряслись, как поражённые лихорадкой, и нечленораздельно пробовали молиться высшим силам, хоть краем сознания ещё помнили силу явившегося и сомневались в существовании чего-то превышающего её. Вопреки заведённой традиции материться никто из мужчин не стал, просто не смог.
— Это и есть Тваритель? — скрипя зубами, выдавил из себя зрелый вурлок, помнящий, как на его родном хуторе охваченная ведовским безумством старуха, заставила трёхлетнего сынишку загрызть собственную мать, а после броситься на выбежавшего из конюшни отца.
— Сомневаюсь, — ответил на правах главного Ларсарец угрюмому мужчине с глубоким шрамом на шее и сам с содроганием и затаённой надеждой обратился к советнику: — Это найдёт нашу девочку?
Ответ, необходимый в подобной ситуации, никак не находился. И все прекрасно понимали, почему, лишь смотрели, как догорает сорванный впопыхах плащ. Нлуй переложил на подготовленную подстилку многострадального паренька и тяжело выдохнул:
— Часть её уже нашли…
Наследник посмотрел вслед незваному гостью из глубин мироздания и неожиданно для себя обрадовался, что по приказу Рокирха его насильно удержали от участия в спасательной экспедиции. И ему действительно не было стыдно за это чувство. Потому что оно не диктовалось мелочностью души. Просто Охотник был Страшен…
Вообще-то это был коридор, достаточно широкий и приятно оформленный различного рода углублениями для лежаков и высоких столиков с напитками и яствами, чтобы желающие осматривать прекрасную панораму за сплошным стеклянным полотном не слишком утомлялись. Сейчас же мебель рассохлась прахом, укрывшись грудами дряни в своих углублениях; потолок обвалился, срезая кривоватым тупиком весьма удобный проход, а сквозь гладкую, покрытую паутиной трещин стену можно было рассматривать только слои почвы и редкие скелетики погибших века назад падальщиков. Зато из многочисленных провалов в противоположной стене, открывались радужные перспективы быть захваченными врасплох любой проходящей мимо тварью.
Владомир, вальяжно развалившись на куске ржавой железины, торчащем из стены-потолка, прикладывал к опухшему лицу кованые ножны от маленького кинжала, носимого на предплечье. Колдун невольно щурился здоровым глазом от едкого, слишком нереального салатового света, источаемого продолговатой стеклянной трубкой. Будучи особой прагматичной, но любящей толику картинности, он от всех щедрот души одолжил отосланным разведчикам свою родовую реликвию, оставив себе благо выкраденную из одного святилища штуковину, менее удобную, но более яркую, которую вытащил из-за пояса и активировал за ближайшим поворотом.
— Да пришейте вы его, наконец! — рявкнул колдун, не выдержав затянувшейся технической задержки.
На него посыпался град приглушённых ругательств и посылов далёких настолько, что Владомир рисковал не добраться до места назначения за весь срок своей жизни и мог лишь завещать благодарным потомкам продолжить его странствие без особой надежды на успех.
На полу живым комом барахталось пятеро. Шестой метался над ними, стараясь не сбиться с необходимого для заклятия речитатива и не оттоптать помощникам руки. Задача для ловкого вурлока была не из лёгких — на высокой острой скуле уже зрел свежий синяк. И дело было вовсе не в том, что Рокирх сопротивлялся. Напротив, почерневшее лицо правителя не выражало привычных в таких ситуациях агрессии, жажды или безумия, на нём глубоко отпечаталось смирение, нечеловеческое спокойствие и странное пренебрежение мученика. Просто этот тадо превосходил по мощи всех предыдущих, как боевой офицер превосходит среднего крестьянина. Конвульсии, сотрясающие трансформировавшееся тело и выворачивающие жилы наизнанку, не могли сдержать четверо здоровых мужчин, почти лежавших на длинных конечностях бывшего вурлока. Из прокушенной губы обращающегося текла чёрная кровь. Покрытое чешуёй тело не могло сопротивляться зову. Вид Рокирха не сулил возвращения в стан нормальных людей.